«Синани-Фест-2008» представляет своих звезд: Михаил Айзенберг — постсоветский классик
Второй международный фестиваль поэзии «Синани-Фест-2008» представялет самых известных специальных гостей
Текст с сайта Новая литературная карта России
Родился в Москве. Окончил Московский архитектурный институт, работал архитектором-реставратором. В советское время не публиковался, в постсоветской России выпустил пять книг стихов и две книги эссе о современной русской поэзии. Преподавал в Школе современного искусства при Российском государственном гуманитарном университете. Руководил изданием поэтической книжной серии издательства «ОГИ» — одним из важнейших проектов поэтического книгоиздания рубежа 1990-2000-х годов, с 2006 года курировал поэтическую серию «Нового издательства». Лауреат премии Андрея Белого (2003), премий журналов «Знамя» и «Стрелец». Член Союза архитекторов СССР (1984).Член редсовета журнала «ЛО» (с 1997). Премии им. О.Мандельштама журнала «Стрелец» (1995), фонда «Знамя» (2001).
Поэзия Айзенберга чужда внешних эффектов и стремится к предельному аскетизму выразительных средств в рамках классической просодии — в этом отношении Айзенберг следует примеру Владислава Ходасевича. Лирический субъект стихов Айзенберга приобретает, как и у Ходасевича, стоические черты, причём обоснование этого стоицизма со временем эволюционирует от социального (естественное для позднесоветских лет ощущение затхлости культурной атмосферы и невозможности творческой реализации) к экзистенциальному.
Статьи Айзенберга, посвящённые ключевым фигурам русской поэзии второй половины XX века — Бродскому, Всеволоду Некрасову, Евгению Харитонову, — отличаются тонкостью и глубиной конкретных наблюдений в сочетании со стремлением вписать отдельных авторов в широкий контекст культурного движения.
*******
От автора:
— Художественным событием становится то, что отменяет данность и устанавливает новую возможность. Преодоление кавычек – одна из вероятностей невероятного события. Новое всегда ищет исключительную, исключенную возможность и вырывает ее из области молчания (или шума, который можно рассматривать как особое «шумное» молчание). Этот язык на границе молчания, у «края ночи», переходит в ведение других стихий. Слово может быть изъято из структур определенного, состоявшегося, «установочного» языка и взято заново как материал для неведомой речи. ... Чтобы родиться заново из пены языка, слово должно пройти стадию невменяемости, языкового расплава, только после этого обнаружится возможность непредсказуемых связей. Но это будет уже «другое» слово.
Такая мутация самой поэзии, побуждаемая мечтой о совершенной адекватности, и есть ее единственная речь. Поэзия говорит что-то своим движением, изменением. Это всегда существование на грани, на границе – между озарением и инерцией, между нормой и ее разрушением, между жизнью языка и просто жизнью.
(из статьи «Возможность высказывания»)
******
Так говорят
Сергей Гандлевский:
— Михаил Айзенберг не дает ни себе, ни читателю поблажки и роздыха в экскурсии по своим и нашим обыденным мукам. Но в случае творческой удачи, «выпрямительного вздоха», облегчение приходит нежданно-негаданно не логическим (логика тут бессильна), а гармоническим путем, каким и бывает, каким и должно быть подлинное выстраданное избавление.
Кирилл Медведев:
— Фразы, нарождающиеся из какого-то цепенящего мозгового гула, и в уже готовом виде: с жесткими напряженными рифмами, с паузами, с мужественным тяжелым звуком. Акустические перепады, жуткие передергиванья смысловой ткани, в иных случаях вызывающие безотчетную панику либо рефлекторные позывы смеха, у Айзенберга таинственным образом служат цели прямо противоположной: сжать зубы, сомкнуть кулак, в очередной раз достойно встретить смятение, хаос, обреченность.
Лев Рубинштейн:
— Ощущаемая на почти органическом уровне оригинальность поэтики Айзенберга решительно ускользает от возможности ее сколь-нибудь достоверного описания. Единицей текста выступает не слово, не строка, не период, но интонация. Интонация игнорирует посредника, она входит в состав крови столь же решительно, сколь и незаметно.
Леонид Костюков:
— Михаил Айзенберг как будто переносит нас в некое волшебное место, где сквозь туман мы видим местность, узнаваемую по нескольким сверхточным штрихам. Свет, тень, контур, блик складываются не в гравюру или лубок, а в живые, всамделишные ландшафты. Ни одного фальшивого слова — ни одной неверной черты. Тема Айзенберга — эстафета жизни, немного печальное бессмертие рода с необходимым отчуждением от себя, но бессмертие здесь и сейчас.
********
Два года в квартире живучие тени
на что-то пеняли.
Не всё поделили, остались при деле,
не всё разменяли.
Вздыхали, дышали, работать мешали,
смотрели в затылок
и что-то сдвигали, стучали ковшами,
роняли обмылок.
Никто не поверит, но слышались даже
при свежей побелке
забытые вальсы, победные марши
из чёрной тарелки.
И запах, как будто полвека хранили
чердачное сено,
а возле нательная рвань в нафталине
полвека висела.
Когда-то, наверно, квартирой владела
нечистая сила.
Гулять не ходила, на кухне сидела
и тесто месила.
А после большая семья самоеда
взяла эстафету
и дружка за другом, сживая со света,
ходила по следу.
И где мне доплата, что полных два года
дышал богадельней
да слушал кого-то у чёрного хода
квартиры отдельной.
Литературная гостиная отеля «Театральный-Франция»